Имей всегда добрые мысли, и спасешься.
Пимен Великий
Над Афоном впервые пролетал самолет. Святогорские отцы, задрав головы, наблюдали необычное по тем временам явление.
- Антихрист летит, - повторяли то один, то другой, то третий.
Седовласый старчик, широко улыбаясь необычному объекту, благоговейно крестился снова и снова.
- Отец, чему ты так радуешься, что ты увидел?
- Крест летит, - умилился он, показывая на самолет.
Все смотрели на одно, но воспринимали по-разному. Каждый в свою меру, согласно внутренней индивидуальности. Добрый из сокровищницы сердца своего выносит доброе, а недобрый – напротив. Доброму – все добро, а худому – все мрачно. Плохо и ему самому, нерадостно, но и окружающих часто касается его настроение. Касается и омрачает. И ползет этот мрак от сердца к сердцу и находит там приют, если у дверей души человеческой не стоит на страже мудрое расположение, добрый помысел.
Я хотел поделиться с вами обстоятельством, которое произошло со мной в одну из поездок на Святой Афон. За свои пять путешествий (на момент написания этого материала – Прим.ред.) я обошел не все монастыри. Их двадцать на Афоне. Не все, потому что в каждый новый раз хочется побывать снова в тех местах, где уже был, где прилепилось сердце. Конечно, это Русик и Иверон с его чудотворной Иверской, и сербский Хиландар, и Зограф болгар, Святая Анна у подножия Афона, и другие места, память о которых будит добрые воспоминания. Есть места, к которым относишься более ровно: был один раз и достаточно. Но в моем малом паломническом опыте есть монастырь, побывав в котором, я сказал: «Сюда больше не приду никогда».
Это греческий монастырь Эсфигмен, насельники которого называют себя зилотами, то есть ревнителями благочестия. Посещение было недолгим. Мы шли пешком из Ватопеда в сербский Хиландар к Троеручице и, утомившись за шестичасовой горный переход, зашли в архондарик Эсфигмена.
За недолгое время отдыха, за кофе мы так много почерпнули негативной информации о церкви и священноначалии из уст архондаричного монаха и отдельных отцов, заходивших в помещение, что стало как-то неуютно и хотелось умыть руки, как будто испачкался в чем-то.
Мы живем не на Луне и тоже отчасти знаем, что грехи есть у всех: как у нас, так и у архиереев. Это для нас не новость. Но эти монахи говорили свои разоблачения, как бы смакуя это. Как будто для них чем больше они подсмотрят, тем приятней, то есть, есть пища для души, есть о чем поговорить, кого разоблачить. От этого было немножко неловко. Но больше давила какая-то тягота. Причину, которой я не сразу понял. Но потом определил: в людях мира не было, – и от этого очень неуютно, и хочется уйти. Как мы и сделали побыстрей. Я тогда сказал: «Сюда больше не приду».
В следующий раз, путешествуя по Афону, мой друг-священник все время нервничал: почему мы не можем спланировать наше путешествие, все не так, как мы хотели. Я же за 5 раз на Афоне прекрасно усвоил: здесь не ты планируешь, будет так, как поведет Господь. И вот, отправляясь в следующий раз на Святую Гору, в Москве, в иконной лавке Новоспасского монастыря, среди сотен книг на прилавках, я «случайно» подхожу к одной тоненькой невзрачной брошюрке.
Официальное заявление Протата Святой Горы Афон по поводу событий, связанных с монастырем Эсфигмен.
Афониты раскрывают свою внутреннюю проблему, которая уже давно перестала быть внутренней и касается, в виду духовного авторитета Афона, уже всего Православия.
В семидесятых годах, когда тогдашний патриарх Григорий в отношениях с католиками преступил допустимую границу, Афонские монастыри в знак тревоги перестали поминать святейшего за богослужением. Но это было только некоторое время, уже вскоре все примирились, и поминовение возобновилось во всех монастырях, кроме одного – Эсфигмена. В этом греческом монастыре все наоборот усугубилось: братия во главе с игуменом не только не возобновили поминовение патриарха, но стали выходить из подчинения как Вселенской Патриархии, так вслед за этим и Протата Святой Горы Афон, объясняя это тем, что если 19 монастырей Святой Горы входят в общение с «еретичествующим» патриархом, то они являются безблагодатными, и Эсфимен оставляет за собой право самоуправления во всех Афонских вопросах.
Духовная самоизоляция монастыря тогда была еще не так страшна, то есть касалась больше самого монастыря Эсфигмен. Поэтому с семидесятых годов по сей день, Протат Афона выбрал позицию терпения и молитвы за духовных собратьев в надежде, что любовь и здравый смысл возобладают. Но ситуация с монастырем Эсфигмен не только не решалась, но более того, становилась все острее. Эсфигменцы, руководимые духом немирным и гордым, стали выносить проблему за пределы Афона, заражая своим расколом не только жителей Греции, но и христиан всего Вселенского Православия. Не гнушаясь никакими средствами, как-то: издание многотиражных книг, брошюр и листовок, выступления по радио и телевидению с осуждением не только священноначалия, но и монастырей Афона, находящихся в подчинении канонической власти. Не стесняясь обращаться за разрешением внутренних Афонских проблем в безбожные европейские суды. Протат Святой Горы, в который входят представители всех монастырей Афона, расценивая ситуацию как критическую, попросил оставить святую обитель тем лицам, которые ее сейчас занимают. На что был получен однозначный ответ: «Православие или смерть. Мы не только не освободим монастырь, но в случае штурма взорвем его».
Брошюра официального заявления Протата Святой Горы Афон по поводу событий, связанных с монастырем Эсфигмен, заканчивается страшными словами: Афонского монастыря Эсфигмен как духовно-административной единицы больше нет.
Прочитав эту брошюру, я и не предполагал, что всего через несколько дней опять окажусь в этом монастыре. Так получилось, что после ночи в сербском Хиландаре мы в связи с отсутствием корабля решили отправиться в непогоду пешком в Ватопед. Но, дойдя до Эсфигмена, который был недалеко по пути, я стер мокрыми сапогами ноги, и так как впереди был еще долгий путь до Ватопеда – около 6 часов – мы приняли решение не рисковать, а остаться ночевать в пещерке преподобного Антония Киево-Печерского, которая находится на горе над монастырем Эсфигмен. Пещерка преподобного и церковь над ней были открыты, мы решили расположиться на ночь в церкви. В маленьком храме в иконостасе были русские иконы, было уютно, сумеречно и тихо. Вдруг открылась дверь и снаружи, с улицы, показалось лицо монаха. Лицо аскетично худое с большими выразительными глазами. Эти глаза нас и забеспокоили уже через некоторое время. Взгляд был очень беспокойный и нездоровый. Но когда он с нами заговорил, все стало сразу на свои места. Это был русский монах с Карули, который пришел в Эсфигмен к братьям по духу. Тема одна. Когда он узнал, что мы с Оренбургской епархии, сразу оживился и несколько таинственно-важно поведал нам, что одно время подвизался недалеко в Башкирии, в Табынске.
– Я там им все предсказал. У меня были явления и видения. Я им предсказал, как все будет.
После этих его откровений, я шепнул товарищу:
– Я спать тут с ним не буду, просто боюсь.
Но, слава Богу, он и не собирался оставаться с нами, он пришел в монастырь для духовного общения. Ему есть с кем ночевать и где.
Подходило время вечернего богослужения, и мы решили все-таки спуститься в монастырь, чтобы не пропускать службу, а после вечерни и трапезы уже вернуться в свой храмик над пещерой Антония.
Успев привыкнуть к Афонскому гостеприимству, мы были немного удивлены и озадачены, когда перед нами закрыли ворота монастыря, оставив только небольшую щель, через которую стали расспрашивать кто мы и откуда. После допроса и небольших переговоров между собой нас все-таки решились впустить. В архондарике с нами общался приятный вежливый молодой монах. Обращало внимание только то, что когда мимо открытой двери проходил кто-то из братии монастыря, все к нам приглядывались испытующе, ни один просто не прошел.
Но вот, наконец, когда мы в полной мере ощутили дух Эсфигмена – это на богослужении в храме. Мы заняли свои стасидии и стали наблюдать, как храм заполняется братией монастыря. Сразу бросился в глаза их неопрятный вид. Монашеские одежды были мятые и грязные, и весь вид монахов был очень неопрятен. Часто на рясе вместо оторванной пуговицы была просто гнутая булавка. И эти булавки были чуть ли не у каждого четвертого. Может, так и надо. Монахи не должны следить за внешним видом, но в других монастырях мы наблюдали совсем другое. В течение дня в трудах афониты могут ходить очень скромно, по-рабочему, но в храм они заходят опрятными и аккуратными. То же бросилось в глаза и на монастырском дворе, когда мы еще только входили в монастырь. В других обителях всегда все в порядке, пусть не во всех богато, но всегда чисто и аккуратно: братия заботится о своих монастырях. В Эсфигмене бросились в глаза кучи мусора на монастырском дворе, у трапезной были хаотично разбросаны пустые ящики. Мимо шел монах и вместо того, чтобы поднять лежащий на его пути ящик и поставить его аккуратно на место, он просто пнул его ногой в сторону и пошел дальше.
Началась служба, пришло время молитвы и, казалось бы, все должно замолчать и замереть, все, не относящееся к службе. Но уже через пять минут храм понемногу стал как-то хаотически приходить в движение. Кто-то стал шептаться с соседом, переходить с места на место без всякой причины и логики. Просто стоит человек в стасидии и вдруг выходит из нее и идет куда-то, не зная зачем, потом повернул в другую сторону и замер. Как будто что-то вспомнил. Кто-то смотрел в потолок. Рядом в стасидии брат полслужбы разглядывал свои пальцы на руке, потом уснул. Через некоторое время мой товарищ потянул меня за рукав и шепнул:
– Ты чувствуешь?
– Тихо, на нас все смотрят, – ответил тоже шепотом, не поворачивая головы, я.
Люди были как будто не здоровы, и от этого было жутковато. Но самое важное было то важное и странное, что мы потом сказали друг другу, выйдя из храма. Сказали, не сговариваясь, то, чего не могли бы придумать, потому что раньше этого не знали. Но здесь в Эсфигмене мы вдруг делились одновременно одними и теми же впечатлениями. Мы почувствовали, что в этом старом Афонском храме нет Святого Духа. Он вышел отсюда. Стены есть, иконы есть, Духа нет. И от этого как-то жутко.
Некоторые могут посмеяться над нами: как, мол, вы могли это почувствовать. Я не знаю и не спорю, просто говорю, что это было с нами обоими именно так. И одновременно. Монастырь уходит в раскол, то есть отсекается от древа Афонского монашества и от Церкви. Отсекается и перестает питаться соком этого древа, перестает дышать Духом Святым, который только в Церкви Христовой Православной Единой и Нераздельной. Когда мне говорят, что раскол не догматический, а канонический, я возражаю: «Раскол не может быть недогматическим, ведь нарушается Символ Веры, который гласит: верую во Единую Святую Соборную и Апостольскую Церковь».
И там, где нарушается единство, нарушается догмат. И ты уже не только раскольник, но и еретик. Перед трапезой на монастырском дворе те же испытующие взгляды на нас со всех сторон.
– Посмотри, – сказал мой товарищ, – у них же лица одинаковые!
И действительно было так: черты лица разные, а лица одинаковые. Когда мы брали рюкзаки, уходя из монастыря, мой друг сказал:
– Давай сложим рясы. На что я ответил:
– Сложим в лесу, давай убираться отсюда побыстрей!
Надев рюкзаки прямо на рясы, мы полувыбежали из ворот Эсфигмена.
Какой контраст нас ожидал в пещерке Антония. Только переступив порог, мы сразу пережили мир, тишину и покой. Ночью мы спали по очереди. Один спит 2 часа, другой читает Иисусову. И в каждый раз, бодрствующий из нас, наблюдал, как всю ночь эсфигменцы на моторках что-то привозили с материка (какие-то ящики) и в темноте с фонариками переправляли их в монастырь. Так всю ночь, как будто скрывая в темноте от мира свои дела.
Когда в Русском Пантелеймоне я делился впечатлениями со знакомым иеромонахом, то услышал от него:
– Это наша боль и наш стыд. Ситуация с Эсфигменом, как раковая опухоль на теле Афона, которая, расползаясь, заражает собой все вокруг.
Я сердечно понимал его. Пишу сердечно, потому что и у меня болит, потому что и я очень люблю Святой Афон, который останется Святым, несмотря ни на что и ни на кого. Люблю и Церковь Святую Православную, и Россию. Ведь зараза, которой заражен один из монастырей Афона, разгуливает и по России, сводя в духовную могилу и наших православных соотечественников, которые, теряя дух мирный и кроткий, становятся несносными бунтарями и хулиганами. И если бы это касалось только их. Но ведь они начинают выступать и учить от лица Церкви Православной, как сектанты, дергая людей за рукав и навязывая свои листовки.
Я беспокоюсь, но не отчаиваюсь, помня, что все в Руках Божиих. И эта ситуация тоже. В этих искушениях четко разделяются овцы от козлищ. И кто есть кто, видит Бог.
Скажу в заключение только то, что овцы имеют нрав кроткий и мирный, а козлища больше бодаются.
Богу нашему слава!
Фото afonit.info, hranive.ru, cirota.ru, pravoslavie.ru